"Дедовщина” в советской армии существовала с самого её основания - традиции живучи и с революцией не ушли. В Ленинградском суворовском училище отношения покровительства старших к младшим не принимали формы дедовщины и поэтому столкнувшись с этим после окончания училища, мы быстро находили нужное лекарство. В спортзале старшие суворовцы брали в игры младших посильнее и посноровистее. Правда, могли и прогнать младших с баскетбольной площадки, если набирали свою команду. Но драк между младшими и старшими суворовцами не было.

В артиллерийской академии, славной своей замечательной историей (там профессором фортификации был когда-то генерал и композитор Ц.А.Кюи, а математику преподавал в XIX в. академик М.В.Остроградский) наша учебная группа состояла из школьников, суворовцев и солдат после 2-3 лет службы. Офицеры учились в параллельной группе. Один из них был нашим командиром.

Мы, конечно, были достаточно беспокойной "братией" и порой ощущали, что к суворовцам относятся с предубеждением. Один из наших слушателей, Николай Грищенко, закончивший СвСВУ с золотой медалью, учился и в академии отлично, хотя начальник курса и отправил его в смирительной рубашке в "психушку" на месяц. Коля издевался над дураками самыми изощренными способами. Мы жили в казарме, которая была когда-то общежитием, по 2-4 человека в комнате. Коля изготовил где-то небольшую латунную табличку с надписью "Здесь лежит Николай Грищенко" и повесил на стену над своей кроватью. Начальник курса скрипнул зубами, но промолчал. Однажды утром, была зима, после подъема в казарму пришел дежурный по академии, увидел Грищенко лежащим в постели и спрашивает: " А вы почему не на зарядке?" "А что, прямо так и идти?"- отвечает Коля. "Так и идите". Коля встал и как был в кальсонах и босиком потопал на мороз. Дежурный испугался, решив, что слушатель болен, пытался его остановить. Но когда до него дошел смысл происходящего, раскричался и, конечно, доложил начальству.

Вскоре после этого начальник курса Волошин вызвал скорую из психушки, на Колю накинули смирительную рубашку и провёл он месяц среди психов. Вернувшись к самой сессии, он на "отлично" сдал все предметы, хотя его отправляли для того, чтобы он завалил экзамены.

Перед самой защитой диплома его отчислили и не дали закончить академию. Несмотря на это, он получил высшее образование и работал в Питере по специальности и с успехом.

Среди солдат, которых среди слушателей было человек 6, большинство были простыми деревенскими парнями. Для них Питер был первым большим городом, где они жили постоянно. В армии до академии они служили в разных частях. А по возрасту были года на 3-4 старше нас.

В первые же дни были сделаны попытки убедить всех вокруг, что они здесь главные. Все были для них "салагами", которые должны были заглядывать им в рот и ловить каждое слово. Так они были приучены за время своей короткой службы.

Привычки их были несколько странными для всех нас. Нагретый утюг, оказывается, был пригоден и для разглаживания "гармошки" на яловых сапогах. А "стрелки" устраивались не только на галифе, но и на спине гимнастерки и мундира, и даже шинели. Когда одного из них, сержанта, сделали нашим командиром, то первое о чем он позаботился, это чтобы по увольнительной в город бывшие солдаты ходили чаще других, придумав какие-то 30%, к которым их приручили на действительной службе.

Красоты Ленинграда они не воспринимали. Выходные дни для них сводились к танцам и попойке. Эта была будущая "элита" Советской армии.

Мы, суворовцы, прекрасно разбирались во многих тонкостях казармы и до поры до времени терпели их глупости. Но как-то раз, когда уже почувствовали, что серость может стать доминирующей, спокойно остановили наступление грубой силы. Мы не “разбирались” на кулаках, не жаловались начальству. Несколько добрых и значительных слов оказалось достаточно, чтобы они жили своей жизнью и не трогали нас и школьников.

Несмотря на то, что солдатам удавалось "стучать" на нас начальству, наша линия поведения и сплоченность вызывала у школьников неизменное уважение.

Можно считать, что только кадеты способны искоренить "дедовщину" в военных училищах. Но среди солдат бороться с этим очень сложно, поскольку многие офицеры заинтересованы в установлении порядка не по уставу, а "по понятиям". Так им легче держать в подчинении молодежь.

Во многом виновата и система наказаний, к которой нас с детства приучали. Время меняется, а наказания остаются принудительными, как в тюрьме. В суворовском училище можно перейти к другой системе наказаний. Как доказывает жизнь, человек, приученный к принудительному труду, перестает вообще уважать чужой труд. Когда-то в конце 50-х годов сверхсрочники пытались насадить свой "порядок" в ЛнСВУ. Один из них заставлял подростков 12-13 лет чистить ему сапоги, или в качестве наказания в лагере заставлял копать на помойке яму "метр на метр и глубиной метр", а потом закапывать её. Никто из офицеров его не остановил, потому что в армии так принято. Но кадеты это не усвоили.

Наказание может стать действительно педагогическим приёмом, если оно исполняется добровольно. Проштрафился - сам должен признать, что виноват и выбрать ту работу, которая, по твоему мнению, способна искупить вину. Это по-христиански. Не сделал работу, есть суд товарищей. Человек, публично избегающий искупления своего греха, вряд ли способен вызвать уважение товарищей и просто дружеское отношение. К такой системе трудно перейти, но в ней есть то, от чего в нашей стране отучали много лет: совесть - самый лучший судья.