Большая группа ребят нашей роты прибыла в училище из Ленинграда. Там в июле 1949 года из окончивших 3 или 4 класса мальчиков отбирали кандидатов для последующего обучения в суворовских или нахимовских училищах страны. При предварительном отборе немаловажным фактором было наличие родителей, погибших или пострадавших во время войны. Я прошел этот тур, поскольку мой отец пропал без вести в 1941 году, а мать во время войны служила связисткой в действующих войсках. Затем были проведены конкурсные экзамены. После этого всех ребят, успешно сдавших экзамены, разбили на несколько групп, каждая из которых направлялась в определенное суворовское училище. Для одной такой группы численностью около сорока человек, в которую был включен и я, местом назначения было определено Казанское суворовское училище.

Мои попытки попасть в суворовское училище начались еще в 1948 году. После войны я жил в Ленинграде с бабушкой и сестрой матери в 15-метровой комнате в коммунальной квартире, где кроме нас жили еще две семьи. Мать в это время ездила по воинским гарнизонам, куда военная служба заносила моего отчима – капитана-артиллериста. С ними я встречался, в основном, во время каникул. Сейчас уже и не вспомнить, откуда появилась мысль о суворовском училище – то ли от впечатлений о порядке в воинских гарнизонах и высоком авторитете офицеров армии-победительницы, то ли от неустроенности коммунальной, достаточно голодной послевоенной жизни. Но в 1948 году мы с бабушкой поехали поступать в Курское СВУ. Экзамены я сдал успешно, но не прошел мандатную комиссию – оказался слишком молод (тогда мне не было еще и десяти лет). Пришлось возвращаться в Ленинград. На следующий год эпопею с поступлением мы начали пораньше. Сначала военкомат проводил набор в нахимовские училища. Мы подали документы туда, я успешно сдал экзамены, но оказалось, что не хватает еще какой-то справки. Пока доставали эту справку, закончился конкурс в нахимовские училища и открылся набор в суворовские. Мои документы передали туда, зачли сданные экзамены. В результате я был зачислен в команду, отправлявшуюся в Казанское СВУ.

В назначенный день и час отъезда мы собрались на Московском вокзале Ленинграда, чтобы в сопровождении родителей или родственников отправиться к месту дальнейшей учебы. Наш путь в Казань лежал через Москву.

И вот мы рассаживаемся в общих вагонах. Сложили на полки свои нехитрые пожитки и в ожидании указаний сопровождающих прильнули к окнам, за которыми были видны лица провожающих и родных. Поезд тронулся. Вместе с нашими родными и близкими на перроне оставалось наше беззаботное гражданское детство.

Как это обычно бывает среди мальчишек, мы быстро перезнакомились. Оживленными разговорами старались отвлечься от своих беспокойных мыслей: Что-то нас ждет в дальнейшем? Как нас примут в Казани? Не придется ли кому-то из нас вернуться назад?

Каждый из нас имел с собой что-то домашнее из еды на первый случай. Ехали мы без матрацев, постельного белья, без удобств, устраивались, кто как мог. Кому повезло, залезли на самые верхние третьи полки, предназначавшиеся для поклажи. На них можно было лежать, но переворачиваться с трудом, поскольку они были низкие и узкие. Кроме того, оттуда неудобно было смотреть в окно, так как вместо панорамы было видно только небольшое пространство около вагона. Тем не менее, многие с удовольствием на них залезали. Сам процесс залезания и слезания с полки был для нас развлечением. Вечером проводник зажег в проходах между отсеками вагона свечи, и стало чуточку светлее. Незаметно под стук колес все уснули...

Утром мы уже были в столице на Ленинградском вокзале, перешли Комсомольскую площадь и вступили под своды Казанского вокзала, который в то время и десятилетиями позже был грязным и неуютным. Собрали нас в один угол и приказали ждать. Одна из сопровождающих нас, Полина Яковлевна - мать Юры Шеина, пошла компостировать билеты. Пришла она довольно быстро, несмотря на внушительные очереди у касс: видимо, оформила билеты через военного коменданта или через кассу в комнате матери и ребенка. Вечером мы уже тряслись в еще более грязном вагоне казанской железной дороги. Та же духота в вагонах, те же свечи, те же толчея и неразбериха. Сутки с небольшим пролетели быстро.

В Казань приехали ближе к вечеру. Нас построили и представили каким-то офицерам. Один из офицеров объявил нам, что сейчас нас поведут в расположенную неподалеку баню, где мы пройдем санитарную обработку и помоемся, а потом уже отправимся в училище.

Построившись в колонну по два, мы двинулись вдоль трамвайных путей в баню. Глядя по сторонам, мы были поражены обилием бродячих кошек и собак. У нас в Ленинграде бродячих собак практически не было, так как в блокадные дни их почти всех съели, а в первые послевоенные годы они еще не успели расплодиться, да и только немногие жители города могли себе позволить содержать собачку - самим порой есть было нечего.

Пройдя километра три, мы очутились на берегу какой-то речушки, которая впадала в озеро под названием, как мы потом узнали, Кабан.

- Ребята, - сказал сопровождающий нас офицер, - сейчас вам дадут мыло и полотенца, вы помоетесь, а перед этим свою одежду и белье вы должны повесить на вешалки (в руках у него появилось что-то круглое и железное) и отнести все в камеру для "прожарки". После мытья вы все это получите обратно, но уже обработанное. Затем мы поедем в училище, где вам все объяснят.

Потом нам выдали согнутые из толстого металлического прута большие кольца с крючками на концах, на которые мы должны были насадить свою одежду и отнести ее к приемному окну. Сдав свою одежду, мы отправились в помывочное отделение, где и смыли дорожную грязь.

После мытья и вытирания мы еще минут двадцать ждали, пока в печи жарились наши предполагаемые "блошки-вошки", прихваченные во время путешествия.

Наконец, двери камеры открылись, и мы смогли получить нашу еще горячую одежду. Оделись и присели на скамейки в ожидании дальнейших команд. Подали грузовики, мы забрались в кузов, и нас повезли. Ехали мы минут пятнадцать, посматривали по сторонам и удивлялись всему: внешнему виду казанских трамваев, архитектуре зданий, малоэтажности домов. Ведь в Ленинграде мы привыкли к шести-, восьмиэтажным домам с красивыми фасадами, к дворцам и памятникам на каждом шагу, а здесь, в Казани - двух-, трех-, четырехэтажные постройки. Некоторые из них и на дома-то не похожи, однако, что удивляло, люди там жили. Наконец, мы подъехали к железным воротам, за которыми виднелось трехэтажное здание.

Миновав ворота, мы очутились на территории суворовского училища. В нос ударил терпкий аромат летних цветов. В дальнейшем этот незабываемый запах встречал нас каждый раз в конце августа по возвращении с летних каникул на протяжении всех семи лет пребывания в училище! Поместили нас всех вместе в небольшом доме в два этажа. Часть комнат в нем занимали семьи офицеров. Накормили нас ужином и развели по небольшим помещениям. В них стояли двухъярусные койки, заправленные одеялами, на подушках были чистые наволочки. В общем, все, как и должно быть в армии.

- Пока поживете здесь, а после сдачи вступительных экзаменов мы вас переоденем в форму и переведем жить в главный корпус училища, - сказал сопровождавший нас офицер. - Всю вашу группу мы разбили на учебные отделения, и в каждое отделение назначены офицеры-воспитатели и их помощники. С ними вы потом познакомитесь.

Я, Стальэр Смирнов, Саша Ермолаев, Валера Каминский, Бронислав Кошевой, Стасик Новицкий попали в одно учебное отделение, Миша Станкевич, Гера Смирнов, Володя Якимчук, Леня Иванов, Боря Молотков и Гена Серебренников - в другое учебное отделение. В дальнейшем наши отделения пополнились ребятами из других городов.

Нам дали возможность немного позаниматься в классе: мы что-то писали, что-то решали, а через неделю начались экзамены.

Первым экзаменом была математика. Экзамены почему-то проходили в кабинете ботаники на первом этаже. Рассадили нас по два человека за парту, выдали бумагу, ручки, чернильницы. На одной половине классной доски был написан вариант №1 (он предназначался для сидящих на парте с левой стороны), на другой - вариант №2 (для сидящих с правой стороны). Затем были экзамены по русскому языку, строгая медицинская проверка нашего здоровья в медсанчасти училища. Сорок наших ребят выдержали все испытания и были зачислены в суворовское училище, правда, в разные отделения. Но четверым все же пришлось вернуться домой.

В медсанчасти нас всех взвесили, измерили в высоту и в ширину. Мои данные на момент поступления: рост - 127 см, вес - 27 кг. Основная масса ребят обладала более солидными данными, а некоторые имели и совсем внушительные параметры: были и повыше, и потяжелее. Например, Долгирев Юра, Иванов Володя - в строю они всегда стояли на правом фланге. А мы - "малышня", “мелюзга” - занимали последние "строчки" и иногда были очень этим огорчены (особенно, когда стали старше и начали интересоваться девочками). Потом, правда, мы попривыкли к своему месту в последних рядах и даже находили в этом определенные преимущества – во-первых, никто не наступал тебе на пятки, во-вторых, на наше поведение в строю обращали меньше внимания, в-третьих, нам чаще доставалась возможность ходить сзади строя с сигнальными флажками или фонарями, что представлялось большой удачей.

Когда в училище собрались все ребята, которым предстояло дальше там учиться, была сформирована пятая, самая младшая рота в составе пяти учебных отделений. Три отделения поступали в первый класс (то есть, по нормальному гражданскому исчислению – в четвертый), а два отделения – во второй (пятый) класс. Они потом выпустились на год раньше нас. Критериями для разделения на классы служили физические данные ребят и знания, показанные на экзаменах.

А как мы были счастливы, когда всем нам выдали форму! Черная гимнастерка, пара красных погон, черные брюки с красными лампасами, новый широкий кожаный ремень с пряжкой (ее мы называли "бляха"), украшенной звездой, черно-красная фуражка. Когда мы все это одели на себя, то еще долгое время нет-нет и поглядывали на себя в попадающиеся по пути зеркала. Какими красавцами мы тогда казались сами себе!

Слава Соколов вспоминает, что, одев форму, он несколько раз специально проходил мимо старшины Воропаева, чтобы поприветствовать его, и получал от этого большое удовольствие, испытывал чувство гордости.

Командиром нашего, третьего отделения и офицером-воспитателем был назначен майор Демихов Николай Семенович. Помощником офицера-воспитателя у нас был сержант-сверхсрочник Евгений Макаров. В других отделениях офицерами-воспитателями были капитаны Суняев Иван Матвеевич, Уланов Виктор Семенович. Руководство пятого отделения было укомплектовано местными кадрами татарской национальности – капитан Мифтахов Абдулла Хазиевич и сержант Миша Шамгунов, которого между собой мы так и звали - Миша. Он был сверхсрочник, холостой, а поэтому имел больше, чем его семейные сослуживцы, свободного времени, которое он проводил с нами.

После завершения экзаменов мы пару недель, пока завершался ремонт основного корпуса, прожили в палаточном городке, который размещался в конце училищного парка. А к первому сентября мы перебрались в основной корпус и приступили к занятиям. Начался первый год учебы в стенах суворовского военного училища.

Разместили нашу пятую роту на третьем этаже слева, если подниматься по главной лестнице. Но главной лестницей мы пользовались редко, да и то преимущественно тогда, когда этого не могли заметить офицеры. Поэтому каждому такому путешествию предшествовала своеобразная разведка обстановки. Обычно мы поднимались и спускались вниз по боковым лестницам, в том числе при следовании на занятия или в столовую.

Каждому суворовцу определили его место в классе и в спальне, объяснили распорядок дня. Несмотря на то, что страна еще не залечила все раны, нанесенные ей войной, она давала нам все возможное, чтобы мы, в основном дети-сироты, ни в чем не нуждались. Мы жили, что называется, на всем готовом. Все, что нас окружало, было сделано на совесть, все было новое, чистое и добротное. В то время мы об этом, конечно, не задумывались - кормят, одевают, учат бесплатно, - значит, так и должно быть. Это только потом мы узнали, во сколько обходилось полуголодной стране полное содержание одного суворовца. И цифры (сорок тысяч тех рублей в год на одного), надо сказать, нас ошеломили.

Питались мы в столовой училища на первом этаже. Первоначально там стояли длинные столы и скамейки, и мы размещались по 10 человек за столом, потом, в более поздние годы мы уже сидели за квадратными столами по 4 человека. Во время приема пищи дежурные офицеры-воспитатели следили за нашим поведением за столом и нашими манерами и, когда замечали нарушения, учили нас, что при приеме пищи ложку держат в правой руке, вилку - в левой, нож – тоже в правой. И показывали, как нужно это делать. В дальнейшем эти приемы стали для нас привычными.

В рацион питания постоянно включались продукты, богатые витаминами. Для нас, детей войны, это было просто необходимо. Ведь некоторые из нас выглядели изможденными, слабыми и такая дополнительная витаминизация была очень кстати. Довольно часто нам перед обедом или ужином давали по ложке рыбьего жира (не скажу, чтобы мы глотали его с восторгом, но отвертеться от его приема не удавалось) или масляного раствора витамина Д (его принимать было несколько приятнее), в обед надо было каждому съесть натощак по головке лука, которые уже лежали в тарелке на столе. Мы даже устраивали соревнования, кто сумеет съесть всю головку без хлеба, соли и без слез. Частыми гостями на столе были также сырая морковь, кочанная капуста. Иногда в свободное время мы сами подпитывались сырыми овощами, делая скрытные набеги на огороды нашего подсобного хозяйства (потом на месте этих огородов был построен стадион училища).

Другим дополнительным приварком к пище (хотя мы и не голодали) были морковь и капуста, завозимые в училище на зиму. Привозили овощи на грузовиках, которые надо было разгружать. Те, кто назначался на эти работы, считали себя счастливчиками. Наедались до отвала не только сами, но не забывали и о товарищах. За пазухой, в карманах, всюду, где удастся, прятали сочную морковку и хрустящие кочаны и выносили ребятам мимо бдительного ока нашего начпрода. Кто попадался, из тех все вытряхивалось. Тем не менее, в этот день рота хрустела вовсю, запасаясь витаминами. А морковку часто даже и не мыли - и ничего, обходилось...

Накануне Нового, 1950 года в клубе училища установили елку. Красивая была елка, такой мы никогда раньше в своей жизни не видели. Разукрашена блестящими игрушками, разноцветными шарами, гирляндами и лампочками, увешана флажками. И в классах каждого отделения тоже устанавливались елки, правда, поменьше ростом. Суворовцы сами их наряжали принесенными в отделение игрушками, флажками, разноцветными лампочками, порой сами мастерили игрушки из бумаги, ваты, других подсобных материалов – желудей, скорлупы от орехов, палочек и спичек. В Новый Год всем давали подарки. Это была для нас огромная радость! Конфеты, печенье, яблоки, мандарины... Содержимое пакетов со сладостями было разным - кому что доставалось. Мы потом менялись друг с другом: кто конфетами, кто яблоками - кто что больше любил. Кушали их открыто, не таились и под подушку друг от друга не прятали. Хотя бывали и такие случаи, но ребят, уличенных в жадности, не любили и строго, по-мужски наказывали. А потом все-таки прощали и плохое старались забыть.

Начинались зимние каникулы! Впереди были походы в цирк, катание на лыжах, увольнения в город. В училище в эти дни почти ежедневно показывали кинофильмы, устраивались концерты, спортивные соревнования, и было многое другое, о чем большинство ребята "на гражданке" и мечтать не могли. Командование училища, преподаватели и наши воспитатели старались, чтобы каникулы прошли весело и интересно. Спасибо им. Приятным для нас подарком было и то, что во время каникул подъем был на 1 час позже, и это давало нам возможность наконец-то выспаться! Некоторым из ребят удалось съездить во время каникул домой, но таких было мало. Десять дней каникул пролетели очень быстро, и мы снова уселись за парты.