Я – Уссурийский кадет. И мой сотоварищ Оленин Виталя, с которым мы учились в Уссурийске два года в одной роте, опозорил ее честное имя. Меня вызвали наши ротные кадеты, которые собрались в спортгородке, и по их сумрачным лицам я понял – что-то случилось.

- Андрей! Что ты можешь сказать об Оленине? – поставили мне вопрос ребром.

Я удивленно огляделся, и обнаружил, что из роты собрались все кадеты, за исключением Витали.

- Так, - протянул я, - а что случилось?

- Да ничего, - усмехнулся Петро, здоровенный московский кадет, - просто парашничал…

- Как? – поразился я.

- Да вот так, жрал с пиджаком на глазах всего взвода. Тому посылка пришла, он подлизаться решил к Витале, и угостил его. И они вдвоем уплетали посылку на глазах всего голодного взвода. Плевать на пиджаков, они еще ничего не петрят, а вот теперь в кадет будут пальцами тыкать, что мы парашники, - злобно сплюнул Петр, - или у вас в Уссурийске не принято было и трудности, и жратву делить на всех?

- Ты на всю кадетку-то бочку не гони, - злобно ощерился я, - сейчас быстро найду чмырей и из вашей кадетки….

- Ша! Мужики! – перебил нас плотно сбитый минский кадет Курлович. - Хватит ругаться, мы не ссориться собрались, а решать – что делать будем? Андрей! Оленин ваш, уссурийский кадет, поэтому первое слово твое, что скажешь?

- По кадетке Виталя нормальный, свой мужик был. Никого не предавал, не подставлял, никогда не курковал. Не был ни чмырем, ни крестом. Поговорить с ним надо.

- Что с ним говорить, исключить из кадет, - снова завелся Петруха, - сам краб не снимет, силой отберем.

- Я против, - категорически возразил я, - предлагаю вызвать его сюда, переговорить, и лишить его права носить краб на полгода. А там будет видно, разрешим мы ему когда-нибудь одеть краб, или нет.

Кадеты совещались недолго. Большинством голосов победило мое предложение, но под мое поручительство за провинившегося. Мы вызвали Оленина, который подошел к нам со счастливой и довольной улыбкой на лице.

- О! Чего собрались?

- Тебе сейчас Коренев скажет, - усмехнулся Курлович, - вы с ним из одной кадетки, и мы надеемся, что ты его послушаешься.

- Виталя, с пиджаком сегодня парашничал? – задал я вопрос в лоб.

- Да вы что, пацаны? – покраснел Оленин, - Он меня сам угостил! Я его не просил….

- Какое там угостил! Чего ты херню несешь! – завелся я, - Как у нас в кадетке поступали с теми, кто парашничал и курковал? Забыл? Угостил или нет, но ты не должен был брать, если он делится не со всеми!

Виталя опустил голову, в глазах стояли слезы.

- Мужики! Простите… - ему было стыдно смотреть нам в глаза, - Я больше никогда так не сделаю…

- Сделаешь или нет, еще видно будет, - продолжил я, - у нас тут было два варианта, что с тобой делать. Или забрать краб и выгнать из кадет, или забрать краб и дать испытательный срок, после которого разрешить тебе одеть краб снова. Под мое поручительство сошлись на втором варианте.

- Мужики, простите, не надо… - сквозь слезы прошептал Оленин.

- Все уже решено, и обжалованию не подлежит. Ты остаешься формально кадетом, наша поддержка и защита тебе будет обеспечена. Но краб ты сдашь на хранение мне. Прямо сейчас, - я протянул руку, - и если к тебе больше не будет претензий, то после Нового года оденешь краб.

Виталя скручивал краб, по лицу текли горькие слезы, но кадеты смотрели решительно и зло.