Все дебилы и скоты. Только считают себя умными и разбирающимися во всем. На самом деле спроси у любого, ни один не назовет не то, что даты, даже года рождения великого русского поэта Пушкина. Зато думают, что знание назубок обязанностей солдата перед построением и в строю позволяет им смеяться надо мной.

Никогда не пошел бы в военное училище, если б были хоть какие-нибудь другие варианты дальнейшей жизни. Наверно больше половины курсантов здесь продолжают семейные династии своих отцов, или поступили сюда с гражданки из обеспеченных семей или по блату, потому что это в какой-то степени престижно – быть офицером.

И те, и другие об армии имеют представление из книжек да фильмов. Чем на самом деле солдат дышит, какие ему сны снятся, не знают, и никогда не узнают. Придут сразу в белых перчатках и хромовых сапогах, со звездочками…

Я поступил в училище после года срочной службы. Рядовым. В бескрайних степях Забайкалья. Где познал, что такое армия, но не понял, на кой черт она такая нужна Родине. Пошел в военное училище от безысходности. Просчитал, что это для меня самый наилучший вариант. У меня одна мать. Содержать на зарплату гардеробщицы Дома Культуры она меня не в состоянии. Тем более кормить несколько лет, если я пойду учиться в какой-нибудь институт. Здесь же какая никакая, а халява – кормят, поят, одевают, хоть на шее у матери не сижу. И при этом еще получу высшее образование. Одна беда – окружают эти откормленные, сытые мальчики, жизни не видевшие, за исключением нескольких человек.

Как ни странно, но моими товарищами в училище стали те, о ком я никогда бы не подумал. С первого дня я не переносил кадет и школяров, то есть тех, кто пришел сюда после суворовского училища или сразу после школы. Первых за то, что слишком умные и дружные, живущие по своим законам и надсмехающиеся над теми, кто не принадлежит к их касте, а вторых - за детскую наивность и глупость. Жизненного опыта нет ни у тех, ни у других. О дедовщине знают только понаслышке. Не пахали на заводе простым работягой, как я год перед армией. Но считают себя такими же умными и знающими жизнь, как и я.

Однако жизнь плечом к плечу, когда хочешь - не хочешь, а делишь кусок хлеба с тем, кто рядом, морозишь вместе с ним сопли на полевом выходе или в наряде, притирает и сближает людей. Время уравняло наш небольшой жизненный опыт, и незаметно оказалось, что после первого курса деление на какие-то группы исчезло, взвод стал единым целым, а дружеские отношения сложились не по социальному признаку, а на сплаве личных симпатий, интересов и взаимоотношений.

По мере общения выяснилось, что большинство кадет из таких же малообеспеченных семей, как и я, а манеры поведения, привитые им в их кадетках, основаны на одной цели – служение Родине, следование традициям русского офицерства и кадетского братства. Наша антипатия с Кореневым друг к другу привела к обратному результату. Начав приглядываться к нему, я обнаружил, что он мне нравится как личность и как человек.

Пиджаки – школяры, получая первые посылки и продуктовые передачи от родных и близких, без всякого зазрения совести на глазах у всего взвода уплетали конфеты и мамины пирожки, даже не думая кого-нибудь угостить или поделиться. Некоторые из курсантов, чьи муки голода становились невыносимыми, подходили к ним и угодливо просили их угостить. Ни один кадет, ни разу не унизился попрошайничать, ни разу ничего не взял, когда его лично угощали.

Именно с кадет пошел обычай пришедшую посылку, за исключением личных вещей, ставить на стол во время занятий по самоподготовке и по-братски делить на всех. После того, как кадеты свои посылки разделили между курсантами, не взяв себе ни на одну конфетку больше, никто из курсантов больше не “курковал”, не тарился и не прятал полученные от родных посылки.

Не знаю, что именно объединило меня, “пиджака” Жукова Сергея и кадет Коренева Андрея и Одинцова Максима. По характеру мы были абсолютно разные, как четыре стороны света. Но мы стояли на одной земле, на одних и тех же принципах и одном и том же отношении к жизни. Я презирал людские слабости и горести, которые при ближайшем рассмотрении выведенного яйца не стоили. Но когда я высказывал свое мнение, надо мной начинали смеяться эти идиоты, что окружают нас и которые не хотят и не умеют думать. Иногда чуть до драки не доходит.

Андрей, же может высмеять так жестко и беспардонно, и абсолютно точно логически, что с ним невозможно спорить. Он очень тверд в своих взглядах, и как все утонченные натуры – чрезвычайно раним. Свою ранимость он тщательно скрывает за своей презрительностью к жизни и окружающим. Он издевается над своими недостатками, которых мы у него не видим, ищет и находит их десятками, и постоянно борется с ними. Андрей может высмеять любого, и имеет на это право, потому что он всегда начинает с себя.

Не знаю, как, у него в аттестате о среднем образовании по математике стоит четверка, но самые трудные задачки по высшей математике он щелкает как орехи. Потом насмешливо смотрит на двух наших сокурсников, окончивших школы с золотыми медалями и вслух начинает рассуждать о купленных дипломах, о родителях на больших должностях, об умственном развитии некоторых отличников, тем самым, доводя их до белого каления. Когда “медалисты”, скрипя зубами, признают свою неспособность решить задачу и просят его показать решение, он нехотя соглашается, но за литр молока и четыре булочки, которыми угощает нас. Те недоверчиво перепроверяют решение, и когда убедятся в его верности, беззастенчиво списывают.

На следующий день начинается самое интересное, когда на уроке высшей математики преподаватель сообщает, что никто на курсе не смог решить задачу, и спрашивает, как обстоят дела в нашей группе. У Андрея списали все, но все понимают, что сами они решить бы не смогли, поэтому в воздух поднимаются только две руки. “Медалисты”. “Медалисты” смущенно и заискивающе оглядываются на него, а Андрей сидит с безучастным видом и спокойно рисует в тетради чертиков, будто не слышит вопроса и никого не видит! Ну не чудак ли? И весь взвод видит, кто и чего стоит на самом деле! Вот такими поступками он может втоптать в грязь любого. Поэтому он имеет моральное право называть отличников дебилами и дураками, что иногда и делает, а те ничего не могут сказать ему в ответ. Почему его и побаиваются.

Все понимают, что он мог бы учиться отлично, причем без особого труда. Но Андрей считает оценку не показателем ценности человека, поэтому, насмешливо улыбаясь, на самый легкий вопрос преподавателя может сказать, что не знает ответа.

Максим же – романтическая натура, живущая своими мыслями и мечтами. Может быть мыслей у него и нет, потому что он их никогда почему-то не высказывает, но его постоянно задумчивый вид вызывает уважение. Он в доску свой парень, на которого всегда можно положиться и который никогда не подведет. По его характеру никогда не скажешь, что он детдомовский. Единственное, что говорит о его нелегком детстве и вызывает наши насмешки, так это то, что порцию пищи в курсантской столовой он по въевшейся в него привычке продолжает называть – “пайка”. Он как огня боится девчонок, что обнаружилось на первом же танцевальном вечере, когда кто-то посоветовал ему, указав на одну из девчонок, пригласить ее на танец. Максим так густо покраснел, что не будь он кадетом, его бы просто затюкали насмешками и издевательствами. Но он был кадет, а те никому не позволяли смеяться над своими….

Третий друг – Сергей, обычный парень из простой рабочей семьи. Без гонора и без комплексов. Максим назвал его - дитя природы. Открытая душа Сергея начисто лишена чувства зависти и злобы к людям. Он постоянно открыт и доброжелателен, всегда готов придти на помощь. Узнав его поближе, я пожалел, что когда-то наехал на него из-за своего вздорного характера. Андрей “успокоил” меня тем, что это, мол, была обычная реакция примитивного животного, оказавшегося в незнакомых условиях и стремящегося освоить незнакомую ему территорию путем подавления других особей, оказавшихся здесь. Из-за чего мы с Андреем еще полдня спорили.

В одно из первых наших увольнений на первом курсе, мы с Андреем и Максимом поехали в город. В ожидании переговоров на междугородном пункте, где заказали переговоры со своими родными, пропустили время обеда и сильно проголодались. И, когда я на улице увидел бабульку, торгующую пирожками, у меня живот от голода свело.

- Мужики! Пирожки! – чуть не заорал я, поворачивая к бабульке, но вдруг натолкнулся на взгляд Андрея, жесткий и презрительный.

- Гена, у нас в кадетке одно из самых поганых оскорблений было, когда тебя крестом называли. Как нам старшекурсники объясняли, это сокращенно от крестьянина. Не то что мы не уважаем крестьян, а то, что им, как сословию, можно ходить грязными, небритыми, жующими и чавкающими на улице, а нам, как офицерам, или будущим офицерам, нельзя. Ты избавляйся от этих крестьяно - солдатских привычек, не позорь погоны, не дай бог увижу, что ты идешь по улице в форме и с пирожком в руке, – Андрей был строг и серьезен, – лучше с голода сдохни, или зайди в столовую, где можно более или менее культурно перекусить.

- Да вы что, больные? Кому какое дело? – у меня от возмущения перехватило дыхание, - Пожуем, никто и внимания не обратит.

- Некрасиво… - через плечо бросил Максим.

Я со злостью поплелся за кадетами, матерясь и недовольно бормоча себе под нос.